В Вене с понедельника проходят российско-американские консультации по стратегической стабильности, наиболее продолжительные и интенсивные двусторонние переговоры по тематике безопасности со времен «перезагрузки» отношений между Москвой и Вашингтоном. Одна из трех рабочих групп обсуждает вопросы военных доктрин и потенциалов.
О том, какие разногласия есть в этой сфере и можно ли их преодолеть, корреспондент “Ъ” Елена Черненко расспросила Майкла Кофмана, директора программ по изучению России в американском Центре военно-морского анализа (CNA), научного сотрудника Института Кеннана (Kennan Institute).
- Одна из рабочих групп в Вене обсуждает военные доктрины. Вы видите в этом смысл?
- Вокруг доктринальных вопросов у обеих сторон множество заблуждений, а потому этот разговор важен. Но я сомневаюсь, что подобные дискуссии что-то изменят, поскольку разговоры о доктринах ведутся сторонами уже довольно давно и на разных площадках, однако это не влияет на представления элит с обеих сторон. Что касается людей, влияющих на принятие решений, то у них и так есть доступ к надежным источникам информации, а потому и они вряд ли пересмотрят свои позиции в ходе таких обменов, тем более что между сторонами фактически нет доверия. Тем не менее я считаю полезным сам факт переговоров и совместный поиск областей соприкосновения, даже если в итоге переговорщики разойдутся, лишь еще четче прояснив свои разногласия.
— США дали понять, что хотят обсудить с Россией якобы взятую ею на вооружение доктрину «эскалации для деэскалации», в рамках которой Москва, как полагают в Вашингтоне, готова нанести ограниченный ядерный удар в ходе конфликта. Как американская сторона представляет себе такой сценарий?
— В США полагают, что Россия может попытаться захватить территории в Прибалтике, особенно в районе Сувалкского коридора (территории на границе Польши и Литвы.— “Ъ”), а затем применить ядерное оружие в ограниченном масштабе, чтобы заставить Соединенные Штаты отступить. Это сочетание веры в то, что Россия может при помощи своих передовых вооружений в обычном оснащении создать «окно возможностей», и извечного страха перед вынуждающей мощью ядерного оружия, которое вредит плановикам и политикам. Такой подход еще иногда называют «эскалация для победы», полагая, что Россия готова к эскалации ради завершения конфликта на своих условиях, но это странный термин, поскольку никто не станет нагнетать события просто так или чтобы проиграть.
— Российские официальные лица много раз говорили, что не собираются захватывать Прибалтику. Им на Западе совсем не верят?
— Стратегии не строятся только на оценке намерений, поскольку намерения могут меняться, а потенциалы остаются. Так что, даже если признать, что у России сегодня нет такого интереса, политико-военная ситуация может в какой-то момент измениться, может возникнуть кризис, на который обе стороны будут вынуждены реагировать, и возможно не самым удачным образом, и так далее. Но, конечно, на восприятие ситуации влияют и события 2014 года в Крыму. Политические элиты делают интуитивные суждения, основанные на ранее наблюдаемых моделях поведения и предполагаемой вероятности готовности к риску с другой стороны. Своими действиями в Крыму Москва создала контекст для обсуждения подобных сценариев. В то же время они (власти на Западе.— “Ъ”) считают российское вторжение маловероятным событием.
— А как идея о том, что Россия готова нанести ограниченный ядерный удар, стала столь распространенной на Западе? Там действительно в это верят — или делают вид, что верят, чтобы оправдать собственные шаги в этом направлении, например создание маломощных ядерных боеголовок?
— Да, это ошибочное толкование, но к нему прийти легко с учетом формулировок, относящихся к использованию ядерного оружия, в российских официальных документах и военной аналитике, двусмысленности вокруг нестратегического ядерного арсенала России, а также склонности некоторых считать, что Россия скрывает секретные или необъявленные планы упреждающего ядерного удара. Не стоит быть циничным, мне кажется, что люди искренне считают это российской доктриной, и справедливости ради, если ознакомиться с тем, что публикуют российские военные, можно понять, как на Западе пришли к такому толкованию. В их работах полно ссылок на целесообразность ограниченного применения ядерного оружия с целью предотвращения эскалации или деэскалации. Идея ограниченных ядерных вариантов вряд ли является новой в истории ядерной стратегии. Не думаю, что трактовка этих пассажей как официальной российской доктрины исходила от какого-то отдельного органа власти или аналитика, но на обочине всегда будут ястребиные голоса, которым для продвижения собственных идей выгодно выставлять стратегию противника в черном цвете. Они избирательно трактуют статьи российских военных экспертов, чтобы придать своим аргументам больше убедительности. Но ядерная стратегия США строится не на их взглядах. Она призвана учитывать все риски и предлагать варианты реагирования на них, что оправданно с учетом того, что российскую позицию по вопросу об ограниченном ядерном ударе можно в лучшем случае назвать неопределенной.
— Каким термином вы бы тогда заменили «эскалацию для деэскалации», раз вы сами говорите, что применительно к России он ошибочный?
— Управление эскалацией. Стратегия России основана на двух принципах: сдерживании посредством устрашения и силовом сдерживании. Согласно такому подходу, ядерному оружию отводится роль прямой или непрямой угрозы с целью сдерживания (недопущения) агрессии в период неминуемого конфликта. Далее предусмотрено нанесение дозированного удара с целью нанести сдерживающий ущерб, с помощью неядерных вооружений посредством одиночных и сгруппированных ударов, возможно с последующим задействованием ядерного оружия в демонстрационных целях. Удар наносится по критически важным объектам экономического и военного значения; идея состоит в том, чтобы бить по инфраструктуре, разрушение которой будет иметь серьезные материальные и психологические последствия для противника, но чтобы минимизировать жертвы среди гражданского населения. После чего может последовать применение ядерного оружия в отношении военных объектов.
Это сценарий эскалации регионального конфликта, когда иные варианты сдерживания или управления эскалацией неядерными средствами исчерпаны. Это не механистический подход, поскольку конфликт может быстро перерасти из локального в региональный, и вполне возможно, что ядерное оружие может быть использовано в демонстрационных целях на раннем этапе. Цель не обязательно состоит в том, чтобы выиграть конфликт, а в том, чтобы предотвратить дальнейшую эскалацию, создать паузу для переговоров, удержать другие страны от присоединения к конфликту и убедить противников в том, что потери превысят любые желаемые выгоды (обесценивание победы).
Российские военные надеются управлять эскалацией, добиться предотвращения эскалации и прекращения конфликта на приемлемых для них условиях. Тем не менее военные не верят, что применение ядерного оружия окажет принуждающее воздействие в начале войны (хотя всегда есть меньшинство, которое рекомендует раннее использование ядерного оружия), и политическое руководство, вероятно, не одобрит такой рискованный курс, если только не в чрезвычайных обстоятельствах. В конечном счете речь идет о политических решениях, и мы можем предполагать, какие варианты предложат военные и почему, но не что в итоге выберет политическое руководство. Военное мышление и стратегия важны, но мы должны отдавать себе ясный отчет о том, что мы многого не знаем и что многое условно. Однако нынешнее российское политическое руководство проявляет большой интерес к вопросам ядерной стратегии, поэтому трудно представить существующую военную стратегию в противоречии с намерениями политического руководства.
— А обоснованы ли заявления российских официальных лиц, что США сами (по крайней мере, в доктринальных документах нынешней администрации) приняли на вооружение концепцию «эскалации для деэскалации»?
— Нет. США в целом верят в то, что ядерное оружие предназначено для сдерживания ядерных атак и крупномасштабных агрессий и что ограниченное применение ядерного оружия, вероятно, приведет к неконтролируемой эскалации. Но властям важно иметь соизмеримые варианты реагирования на возможный ограниченный ядерный удар со стороны противника. Учитывая превосходство США в обычных вооружениях, им не нужны собственные варианты ограниченной ядерной эскалации с целью сдерживания других, поэтому речь идет об ответных мерах.
В то же время описание в доктринальных документах США условий, при которых ядерное оружие может быть использовано в качестве ответной реакции, действительно является весьма обширным, и США формально не отказываются от применения ядерного оружия первыми.
Но между публичным дискурсом и стратегией есть существенные различия. Направленное сдерживание и ограниченный ядерный ответ подразумевают, что ограниченная ядерная война возможна, а также что эскалацией можно управлять, иначе не было бы смысла закупать ядерное оружие малой мощности. Так что у обеих сторон есть определенные несоответствия между публичными заверениями и ядерными стратегиями, поэтому обе стороны относятся к декларативным заявлениям скептически.
— По вашему прогнозу, рабочей группе удастся о чем-то конкретном договориться?
— Нет, я думаю, что каждая сторона будет убеждать другую, что ее стратегия опасна и не сработает. В ответ противоположная сторона будет отрицать само наличие такой стратегии и упирать на то, что ее неправильно поняли. В итоге они останутся при своем мнении и договорятся продолжить обсуждение этого вопроса в другой раз.
— США в рамках этой группы хотят обсудить и российское нестратегическое оружие, в то время как Россия говорит, что сначала США должны вывезти свое ядерное оружие из Европы. Вы видите тут пространство для компромисса?
— Скорее нет. На самом деле эта область просто не созрела для переговоров по контролю над вооружениями, учитывая асимметрию арсеналов, роль этих вооружений и отсутствие заметного пространства для торга или компромисса. Предварительное условие России просто показывает, что она не видит смысла в этих разговорах. Я не верю, что совокупные ограничения сработают, и было бы лучше сосредоточиться на спасении договора о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-3). Вместо этого были бы полезны транспарентность и укрепление доверия. Таким образом многое можно сделать для согласования терминов, прояснения типов оружия и его расположения, возможно, количества и так далее. Есть также пространство для взаимных самоограничений в развертывании потенциалов, как обычных, так и нестратегических ядерных, и обсуждения ограничений, когда контроль невозможно осуществить.